Зияющие высоты прошлого
Сегодня принято ностальгировать о великом прошлом. В поисках непререкаемых достижений мы смотрим с неизбывной тоской на времена Смуты, на поля сражений Великой Отечественной, на космическую улыбку Гагарина. Вообще-то подобное страдание по давно ушедшему – свидетельство серьёзных проблем в современном российском обществе, но я не хотел бы рассуждать о глобальном, а личную и общественную депрессию предпочту передать специалистам – психиатрам, полагаю. Мне же хочется сказать несколько слов о важной для меня частности – о ностальгии по советской школе (далее – СШ). Ею заражены и некоторые учителя, но уж среди дилетантов восхищение СШ просто не знает границ.
Человеку свойственно грустить о былом. Однако надо всё же видеть разницу между приятными воспоминаниями о юности и объективной реальностью. А последняя упрямо напоминает, что СШ обладала рядом имманентных пороков.
Во-первых, тотальная идеологизированность. В СШ учились не дети, а юные строители коммунизма, и потому история пропускалась через мясорубку марксизма-ленинизма, а литература кастрировалась и удобрялась соцреалистическими опусами разной степени бездарности о Корчагиных и Маресьевых. Даже физика с химией пострадали, ибо первая в мире страна победившего социализма должна быть родиной всех слонов. По сравнению с этим октябрятско-пионерско-комсомольский конвейер по производству борцов за дивный новый мир может показаться милыми детскими игрищами вроде скаутских – да и кажется многим.
Во-вторых, государство не столько требовало результата обучения, сколько тщательно контролировало процесс. И потому – обязательное наличие планов уроков, недреманное око курирующего завуча, и десять тысяч одних комиссий. Дабы учителя строго следовали программе: шаг в сторону рассматривался как побег и карался соответственно. Конечно, находились энтузиасты, замечательно работавшие и в таких условиях. Их, понятно, строго наказывали. Сколько талантливых людей, отчаявшись, покинуло СШ в надежде приобрести свободу творчества! СШ была важной составной частью тоталитарного государства и потому сама не могла не быть тоталитарной.
В-третьих, в государстве реорганизованного РабКрИна всё строилось на планировании и отчётности, а отчитываться полагалось об успехах на ниве, о высоких надоях разумного, доброго и вечного с единицы школьного поголовья. Поэтому двоечники могли быть лишь у плохого учителя (а плохих следует карать – и карали), а за успеваемость ученика отвечало не столько само глупо дитятко, сколько педагог – если не головой, то зарплатой и должностью. Но успеваемость определялась оценками, которые этот самый песталоцци и ставил – и что мы имели в результате? Правильно, как и в государстве в целом – замечательные проценты при низком качестве продукта. До сих пор мы не избавились от такого подхода к образованию, и потому очковтирательство (и награждение наиболее преуспевших в лакировке действительности) остаётся яркой приметой российского среднего образования.
Автор всё мажет чёрной краской, скажете вы. Все мы помним любимых замечательных учителей. Да, помним. Но некоторые из них вовсе не были такими замечательными (кто выучил миллионы малообразованных людей, легко управляемых и покорных?!), а другим приходилось очень тяжко.
Об этом нужно говорить, ибо выбор ложных идеалов чреват движением в неверном направлении. В тупик, а то и в пропасть.
Главное же – с вывернутой назад головой трудновато идти вперёд. Да мы и не идём никуда, выдавая за прогресс прыжки на месте.
